You fall to your knees, you beg, you plead
Can I be somebody else
For all the times I hate myself?
Your failures devour your heart in every hour
You're drowning in your imperfection
Известная истина гласит, что каждый боится, просто чего-то своего. И странно говорить об этом и сложно признавать, но мой собственный страх будто бы не совсем о ненужности и вовсе не об одиночестве; хотя и то, и другое глодает мои кости темными ночами (такими, как эта), и воют, и кричат, пока я пытаюсь заглушить эти вопли и успокоить этот гул где-то между ребер — пока я пытаюсь притвориться, что я держусь, что мои пальцы не леденеют, что тени за моей спиной и тени, что таятся по темным углам, не выпили еще всей моей крови и не сожрали большую часть рассудка; пока я притворяюсь, что могу отдать это безумие кому-то другому, пока я притворяюсь, что могу влезть в чужую кожу и убежать от тварей, что бегут за мной и настигают меня. Пока я притворяюсь, что меня не бьет дрожь, и что мои руки не покрыты гусиной кожей, когда натыкаюсь на прошлое полугодовой давности — и пока я притворяюсь и притворяюсь и притворяюсь.
Пока я притворяюсь, мысли мои уходят бродить, и они всегда возвращаются в один декабрьский день, и мое внутреннее око смотрит на лед под мостом, и мир все еще треснут, как тогда, пусть и прошло несколько долгих лет, и пусть произошло многое.
Но каждый раз я оказываюсь на том мосту, и каждый раз тихий голос, что пугает меня до мелкой, мучительной дрожи, от которой нет спасения, спрашивает, не выбрала ли я неправильно.
В такие ночи тени кажутся бесконечными, и никакие слова и никакая вера не отгонят их. Остается лишь признать, что дух твой раздроблен, что кости твоей силы сломаны и искрошены, и не будет в жизни твоей дня, когда ты победишь.
Однако и после поражения есть будущее. После неверных выборов оно есть тоже.
После ночи наступает рассвет.
И ни в чем из этого, признаться откровенно, нет никакого смысла. Солнце не исцелит никого из людей, будущее не утешит и не согреет нас — но, может, смысла никогда и не было.
Тихая, урчащая пустота в моей груди насыщается, и я чувствую, как она сворачивается внутри, машет сотканным из ничто хвостом и закрывает глаза. Она здесь. Она всегда будет здесь. Как и мост, с которого я не прыгнула. Как и боль от ударов. Как отчаяние отвержения. Как нелюбовь. Как ненужность.
Пустоту не заполнить. Пустоту не насытить. Пустоту не запереть.
О, как бы я хотела вскрыть себя по швам, вывернуть наизнанку, поднести к свету и рассмотреть с лупой. Как бы я хотела перетряхнуть всю пыль, отстирать гниль, выбросить сгнившие нитки и взять новые — толстые, какими сшивают кожу. Перебрать себя по кусочкам, по частям паззла, по осколкам. Содрать себя с себя, отскоблить до белизны кожу и кости.
Выхода нет.
Can I be somebody else
For all the times I hate myself?
Your failures devour your heart in every hour
You're drowning in your imperfection
Известная истина гласит, что каждый боится, просто чего-то своего. И странно говорить об этом и сложно признавать, но мой собственный страх будто бы не совсем о ненужности и вовсе не об одиночестве; хотя и то, и другое глодает мои кости темными ночами (такими, как эта), и воют, и кричат, пока я пытаюсь заглушить эти вопли и успокоить этот гул где-то между ребер — пока я пытаюсь притвориться, что я держусь, что мои пальцы не леденеют, что тени за моей спиной и тени, что таятся по темным углам, не выпили еще всей моей крови и не сожрали большую часть рассудка; пока я притворяюсь, что могу отдать это безумие кому-то другому, пока я притворяюсь, что могу влезть в чужую кожу и убежать от тварей, что бегут за мной и настигают меня. Пока я притворяюсь, что меня не бьет дрожь, и что мои руки не покрыты гусиной кожей, когда натыкаюсь на прошлое полугодовой давности — и пока я притворяюсь и притворяюсь и притворяюсь.
Пока я притворяюсь, мысли мои уходят бродить, и они всегда возвращаются в один декабрьский день, и мое внутреннее око смотрит на лед под мостом, и мир все еще треснут, как тогда, пусть и прошло несколько долгих лет, и пусть произошло многое.
Но каждый раз я оказываюсь на том мосту, и каждый раз тихий голос, что пугает меня до мелкой, мучительной дрожи, от которой нет спасения, спрашивает, не выбрала ли я неправильно.
В такие ночи тени кажутся бесконечными, и никакие слова и никакая вера не отгонят их. Остается лишь признать, что дух твой раздроблен, что кости твоей силы сломаны и искрошены, и не будет в жизни твоей дня, когда ты победишь.
Однако и после поражения есть будущее. После неверных выборов оно есть тоже.
После ночи наступает рассвет.
И ни в чем из этого, признаться откровенно, нет никакого смысла. Солнце не исцелит никого из людей, будущее не утешит и не согреет нас — но, может, смысла никогда и не было.
Тихая, урчащая пустота в моей груди насыщается, и я чувствую, как она сворачивается внутри, машет сотканным из ничто хвостом и закрывает глаза. Она здесь. Она всегда будет здесь. Как и мост, с которого я не прыгнула. Как и боль от ударов. Как отчаяние отвержения. Как нелюбовь. Как ненужность.
Пустоту не заполнить. Пустоту не насытить. Пустоту не запереть.
О, как бы я хотела вскрыть себя по швам, вывернуть наизнанку, поднести к свету и рассмотреть с лупой. Как бы я хотела перетряхнуть всю пыль, отстирать гниль, выбросить сгнившие нитки и взять новые — толстые, какими сшивают кожу. Перебрать себя по кусочкам, по частям паззла, по осколкам. Содрать себя с себя, отскоблить до белизны кожу и кости.
Выхода нет.